Содержание

Хотя обладатель 2-й Эмоции назван "актером", следует уточнить, что в первую очередь подразумевается актер кино. Особый упор на кино делается потому, что театр, в силу значительной дистанции между зрителем и сценой, даже при "реалистической" (нормативной) передаче чувств, требует некоторого перебора, форсажа выражения, т.е. 1-й Эмоции. Иное дело кино, где средние и крупные планы не просто допускают, а требуют тонкой, сложной, нормативной психологической игры - именно здесь, как нигде, способен проявиться талант 2-й Эмоции, главной особенностью которой является  строгая норма при выражении переживаний.

В какой бы тональности не выражал свои чувства "актер", в повышенной ли, в пониженной ли - он всегда будет адекватен ситуации, всегда пойдет от факта к эмоции, а не наоборот, как это обычно делает "романтик".

Прежде уже приводился эпизод с актрисой, которой пришлось за один день отсняться в двадцати дублях, и каждый раз слезы на ее глазах появлялись в тот момент, когда нужно, и их было столько, сколько нужно. Так вот, хотя в данном случае речь шла о большой актрисе, сама по себе  способность постоянной адекватной эмоциональной реакции - не талант, а природное свойство 2-й Эмоции. Мне самому не раз доводилось с завистью наблюдать "актера", когда на похоронах людей, ему незнакомых или даже малосимпатичных, он, не будучи профессиональным актером и даже наоборот домохозяйкой, брал на себя роль камертона переживаний и это всегда было великолепно. Каждый момент печального обряда под его руководством эмоционально проигрывался точно в приличествующую случаю меру и тональность.

"Актер" безукоризненно владеет техникой эмоционального перевоплощения. Не  чувства владеют им, а он - чувствами. Художник Коровин, однажды попав с Шаляпиным за кулисы во время представления "Бориса Годунова", позднее рассказывал: "Шаляпин, стоя около меня, разговаривал с балетной танцовщицей: "Господи, если бы я не был женат... Вы так прекрасны! Но это все равно, моя дорогая.."

Тут режиссер открыл дверь, и Шаляпин, мгновенно приняв облик обреченного царя, шагнул в дверь со словами:" Чур, чур, дитя, не я твой лиходей..."

В голосе его зазвучала трагедия.

Я удивился его опыту и этой невероятной уверенности в себе. Он был поразителен..."

Признаться, мне очень знакомо чувство, пережитое Коровиным при виде шаляпинской метаморфозы. Долгое время работая в разных театрах, я так и не смог свыкнуться с буквально устрашающей способностью больших актеров ("актеров") менять, как перчатки, свои чувства, перевоплощаясь практически мгновенно и безукоризненно точно.

Огромным достоинством 2-й Эмоции является постоянное стремление к обогащению своей палитры. Все оттенки эмоциональной динамики естественно и с полной отдачей проигрываются "актером": от piano-pianissimo (чрезвычайно тихо) до forte-fortissimmo    (чрезвычайно громко) - и ничего, кроме удовольствия, эта игра эмоциональными мускулами ему не доставляет.

Для наглядности приведу пример из области столь любимой массами явления как поп-музыка. Существуют певцы и группы, явно тяготеющие к достаточно однообразному ,экстремальному по тональности и характеру исполнению ("Роллинг стоунз").Такое исполнение, хотя и является наиболее заводным и азартным, скоро приедается, вызывает отрыжку в силу монотонности и эмоциональной тирании (1-яЭмоция). И есть другие певцы и группы, свободно владеющие всем диапазоном настроений, на концертах которых забойный рок-н-рол легко сменяется задушевной балладой (Элвис Пресли, «Битлз»). Певец в этом случае наслаждается не только способностью формировать эмоциональный строй слушателей, но и возможностью вести их от одного состояния к другому, демонстрируя все богатство и разнообразие своих, разделяемых с толпой, чувств. Возможность быстрой смены настроений здесь ценится, во всяком случае, не меньше, чем сила воздействия. Это-то и есть 2-я Эмоция.

Что, безусловно, свойственно всем "актерам", как большим, так и маленьким, так это способность и желание быть ДУШОЙ любого социального формирования: семьи, компании,  общины, предприятия и даже государства. В широком смысле 2-я Эмоция - режиссер. Разумею под "режиссером" как собственно режиссера, так и оратора, запевалу, проповедника, плакальщицу, тамаду...одним словом, любого человека, формирующего эмоциональную атмосферу сферу сходок, собраний, празднеств, как радостных, так и печальных.

Какие именно празднества, радостные или печальные, предпочтительней для "актера", определяет уже не Эмоция, а Физика (о чем подробней далее). Но, безусловно, объединяющее начало всех носителей 2-й Эмоции заключается в жгучем, никогда не насыщаемом аппетите на всякого рода художественную и около художественную продукцию. Диапазон тут огромен: от заучивания тысяч священных текстов до вполне серьезного собирания анекдотов, спичей, застольных прибауток. Дело вкуса и воспитания. Но принцип один: желание и возможность, благодаря обработке художественной информации, быть душой общества.

Слово "общество" в последней фразе хочется подчеркнуть, потому что "актеру" мало испытать всю гамму человеческих переживаний. 2-я Эмоция, если помнит читатель, процессионна, поэтому непременным условием полноты ее реализации является наличие зрителя (которого, пусть не очень грамотно, но более точно, следовало бы назвать "сопереживателем"). Эта жажда "актера" обрести зрителя бывает так страстна и необорима, что доводит дело до курьезов. Так, излагая биографию самого жестокого римского императора Калигулы, историк рассказал следующий эпизод. Однажды за полночь Калигула "вызвал во дворец трех сенаторов консульского звания, рассадил их на сцене, трепещущих в ожидании самого страшного, а потом вдруг выбежал к ним под звуки флейт и трещоток, в женском покрывале и тунике до пят, проплясал танец и ушел." Состояние сенаторов, поднятых с постели и готовившихся расстаться с головой, можно понять; можно понять и недоумение их по поводу странного финала ужасной ночи. Но теперь, учитывая, что Калигула имел 2-ю Эмоцию, попробуем понять и его. Танцевать только для себя он не мог, распиравшая императора жажда поделиться со зрителем придуманным танцем была столь велика, что ждать утра или особого случая он был не в состоянии. Последовал приказ, в результате которого у сенаторов прибавилось седых волос, а Калигула избавился от тягостного чувства невозможности полной реализации лучшей стороны своей натуры.

Пример с Калигулой таков, что может сложиться впечатление, будто "актеру" свойственен эмоциональный диктат. Но это неверно. Если бы кто-то из сенаторов решился сплясать в паре с императором и в танце попытался бы выразить свое состояние, тонкая душа Калигулы, уверен, откликнулась бы на трепет сенаторского сердца; в процессе вальсирования они бы пришли к некому эмоциональному консенсусу, так как 2-й Эмоции присущи не только сила и уверенность в себе, но и гибкий, чуткий дух сопереживания.

Впрочем, шутки в сторону. Реальность такова, что, если "актер" не занят в сфере обслуживания чувств: религиозной, мистической, художественной, развлекательной - общество мало ценит его дарование. История с императором Калигулой именно потому выглядит курьезом, что речь идет об императоре; будь на его месте оперная примадонна, поднявшая с постели своего антрепренера, чтобы спеть ему новую арию, никто бы это курьезом не посчитал.

Человеческий быт - такая вещь, что ценятся в нем более Физика, Воля, на худой конец, Логика, но не Эмоция. Мало того, обладателю 2-й Эмоции приходится в обыденной жизни иногда чувствовать по отношению к себе брезгливость и даже неприязнь. Происходит это потому, что Вторая функция - лучшая сторона человеческой натуры, и если обществом она редко востребывается, то человек волей-неволей оказывается повернутым к окружающим остальными, не сказать, плохими, но и не лучшими своими сторонами. Особенно туго приходится 2-й Эмоции: ее способность расточать сокровища своих чувств, мало чего стоит в нашем рутинном существовании, и то оживление, которое обычно вносит 2-я Эмоция в сухую деловитость жизни, раздражает или, по меньшей мере, воспринимается как само собой разумеющийся, малоценный дар. А напрасно. Даже когда "актер" ленив, слабохарактерен и скудоумен - он необходимый, вносящий дополнительные краски, элемент бытия, не исключая поры деловитости и рутины.

Впрочем, я несколько поторопился со своими неуклюжими попытками защитить 2-ю Эмоцию от сторонних нападок. Она вполне способна сама за себя постоять. Тот, кто пытался предъявлять "актеру" какие-либо счета, лезть со своими претензиями, обычно очень скоро начинал жалеть о своей затее. Потому что, за вычетом 2-й Логики, только 2-я Эмоция столь виртуозно владеет искусством "отбрехаться", "отбрить", "припечатать", "облаять" и т.д. Язык - родная, естественная для 2-й Эмоции стихия, и горе тому, кто выберет полем битвы с "актером" именно ее. Точность слова, меткость выражения - не далекая цель, а нормальное состояние "актера", независимо от культурного уровня.

И когда Гоголь, помянув нецензурное прозвище одного из героев "Мертвых душ" и сравнив в этой связи русский язык  с другими европейскими языками, писал, что "нет слова, которое было  бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и живо трепетало, как метко  сказанное русское слово", то нисколько не льстил русскому народу, а только констатировал преобладание в его среде 2-й Эмоции.

*     *     *

Возвращаясь к проблеме отношения Эмоции к метафоре, необходимо отметить как особую примету то, что 2-я Эмоция ее не очень любит. Толстой прямо говорил о своей антипатии к метафоре. И это понятно. В силу своей неадекватности (всякое сравнение хромает) метафора и не может быть в почете у "актера". Не испытывает он особой потребности в ней даже тогда, когда состоит в поэтическом цехе, хотя, как говорят, метафора - хлеб поэзии. Поэтому из-под пера 2-й Эмоции выходят подчас стихи того особого рода, что называются "анатропными" (букв. "без приемов"). Образцы такой поэзии можно найти у Лермонтова, Есенина, Ахматовой.

То же - в прозе. "Актер" стремится к максимально точной передаче чувств и готов скорее к недосказанности выражения, чем к гиперболизации. Чтобы читатель наглядно представил себе способ эталонного прозаического выражения чувств у 2-й Эмоции, приведу отрывок из трилогии "Детство. Отрочество. Юность." Льва Толстого: "Какое-то новое для меня, чрезвычайно сильное и приятное чувство вдруг проникло мне в душу...Хлопотливое чириканье птичек, копошившихся в этом кусте, мокрый от таявшего на нем снега черноватый забор, а главное - этот пахучий сырой воздух и радостное солнце говорили мне внятно, ясно о чем-то новом и прекрасном, которое, хотя я не могу передать так, как оно сказывалось мне, я постараюсь передать так, как я воспринимал его, - все мне говорило про красоту, счастье и добродетель, говорило, что как то, так и другое легко и возможно для меня, что одно не может быть без другого, и даже что красота, счастье и добродетель - одно и то же." Вот так, быть может, слишком многословно, не слишком понятно, с извинениями и отступлениями, но  максимально точно старается передать свои переживания 2-я Эмоция.

Вообще литературную деятельность 2-й Эмоции, сильной и процессионной, я называю для себя "акынической". Происходит этот доморощенный неологизм от "акын" - киргизо-казахского звания народных певцов. Канонический образ акына - это человек, едущий по степи на своем шершавом коньке с домброй в руках и от восхода солнца до заката поющий все, что видит. Таким акыном, поющим все , что попало в поле зрения, и мнится мне занятый в литературе "актер".

Акынический подход накладывает особый отпечаток и на форму, и на содержание творчества 2-й Эмоции. Во-первых, она испытывает явную тягу к большой форме: роману (Толстой, Дюма) или поэме (Байрон) - и вообще отличается большой художественной плодовитостью (Лопе де Вега).

Во-вторых, есть нечто специфическое и в содержании "актерского" творчества. Если, как мы помним, 1-я Эмоция является выковыривателем "изюма певучестей", то для 2-й Эмоции нет границ и иерархий при передаче состояний.

"Когда б вы знали, из какого сора                                                                                                                    

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора

Как лопухи и лебеда",

- писала Ахматова и в   частной беседе уже прозой так изложила свое понимание задач поэзии: "...поэзия вырастает из таких обыденных речений, как "Не хотите ли чаю?" Из них нужно делать стихи." Делать стихи из фразы "Не хотите ли чаю?" - это и значит быть классическим акыном.