Лола Звонарева
Академик РАЕН, доктор исторических наук
Творчество как форма существования
|
…мировая история, философия, искусствоведение, богословие - для меня родные стихии.
Александр Афанасьев "О себе" |
На моем столе лежат четыре книги. Каждое из этих исследований можно перечитывать не один раз, снова и снова открывая в них важное и нужное именно для тебя. Прочитав эти пространные, многостраничные издания, безоговорочно веришь в искренность признания их автора - Александра Афанасьева, не услышанного пророка нашего суетливого времени, философа, культуролога, литературоведа: "Знавал неимоверные творческие экстазы. Нильс Бор говорил, что на жизнь даже очень талантливого человека приходится две-три приличные мысли. У меня их было двадцать-тридцать…"
Сегодня наследие Александра Юрьевича Афанасьева достойно того, чтобы изучаться на творческих семинарах того самого Литературного института, который он закончил в 1989 году по специальности литературный критик. И я верю, что наступит день, когда газета "Первое сентября", где он когда-то работал в штате, а может быть, журналы "Юность" или "Литературное обозрение", в которых он подрабатывал литературными рецензиями, еще выпустят специальные номера, посвященные творчеству Александра Афанасьева.
Писать философские книги-исследования, придумывать уникальный омоложивающий крем "Аззазело", печь пирог в подарок любимой женщине или для нее же сочинять сногшибательный наряд - все, что делал в этой жизни Александр Юрьевич, было удивительно талантливо и ни на кого не похоже. "Сколько себя помню, - признавался он в очерке "О себе", - я всегда был заражен творчеством, сам того не сознавая; самобытность, индивидуальность, неповторимость всего, что я делал и говорил, для меня всегда были той поведенческой нормой, которая не только обсуждается, но и не замечается, потому что дана, как рыбе жабры. При этом моя жажда творчества не имела ничего общего с пустой фрондой, потребностью выделиться нестандартностью ради нее самой, по натуре я человек нетщеславный, терпимый, доверчивый и не столько стремлюсь сломать нечто банальное, сколько уйти от него, пойти своей нескучной, одинокой дорогой".
Внук профессора петербургского университета, такой человек, как Александр Афанасьев мог родиться только в Петербурге. Но - увы! - предсказанный Дмитрием Мережковским грядущий хам пока не ушел с исторической сцены. Господство в разных областях этих самых хамов и помешало Александру Афанасьеву быть услышанным. Потомственный интеллигент, он считал ниже своего достоинства с ними бороться. И даже когда его любимое детище весьма прикладного назначения, книгу "Лекарство от всех скорбей" (со значимым подзаголовком "Опыт омоложения мозга"), которую нужно иметь в каждом доме, чтобы достойно потивостоять нашей национальной беде - алкоголизму - украл предприимчивый прохиндей, переиздав под своим именем в любимом автором городе Петербурге, Александр Афанасьев, которому оставалось провести в мире живых лишь считанные месяцы, грустно улыбнувшись, не унизился до суда с наглым плагиатором. Но сегодня эту актуальную книгу главами переиздают (слава Богу, под фамилией истинного автора) московские журналы, обеспокоенные здоровьем нации. Рецепт Александра Афанасьева не устаревает и вполне может заинтересовать отечественных физиологов, нейрохирургов, наркологов - стимуляция эндокринной железы действительно способна помочь в борьбе с широким кругом заболеваний, реально замедлить процесс старения.
В наследии этого оригинального автора вдумчивый человек может найти ответы на самые разные вопросы, включая самые бытовые, - как вернуть утраченное здоровье? Как победить зеленого змия? Как спасти разрушающийся семейный очаг? Универсальность знаний и интересов Александра Афанасьева объяснялась и его уникальной одаренностью, и образованностью - недаром еще в юности знаменитый энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона он перечитывал пять раз.
Православье стало еще одной важнейшей составляющей личности Александра Афанасьева, крестившегося вскоре после того, как он переступил значимый порог тридцатилетия. Только глубоко православный человек, свободно ориентирующийся в сложнейших мирах богословия, иконографии, семиотики, мог написать культурологический трактат "Язык икон", достойный того, чтобы к нему постоянно обращались отечественные искусствоведы, творчески развивающий многие идеи Павла Флоренского и Евгения Трубецкого.
В славянской культуре один из первых философских трактатов об иконописи создал в ХУП веке поэт и педагог Симеон Полоцкий, основопложник восточнославянской поэзии, учитель детей царя Алексея Михайловича. Думается, будет еще создана антология лучших трудов об иконах, куда, безусловно, войдут труды четырех перечисленных авторов. Прав Александр Афанасьев, считавший своим долгом христианина написание этой книги - не владеющий сегодня правилами чтения языка церковной живописи человек, даже исповедуя христианство, остается в состоянии язычества. Читая книгу "Язык икон", сразу чувствуешь, что ее автор - не только теоретик. Александр Афанасьев профессионально занимался живописью, участвовал как живописец в легендарных нонконформистских выставках на Малой Грузинской, писал иконы и даже был в 1973-1977 годах активным членом Московского объединенного комитета художников-графиков по отделению авангардной живописи. Спустя двадцать лет он так прокомментировал свою живописную концепцию, сложившуюся к 1972 году: "Существует чрезвычайно древняя система знаков, принцип которой был сформулирован еще во времена античности. С точностью и лапидарностью латыни его назвали принципом … часть вместо целого, т.е. когда изображение передает не весь предмет, но только какую-либо характерную его часть, по которой предмет и делается узнаваемым. Например, равнобедренный треугольник с острым концом вниз обозначал женщину и т.д. Создатель семиотики Чарльз Пирс выделил особые знаки, назвав их индексами, которые являются знаками персонального опознания, и эти знаки играли особую роль в православном искусстве, о чем подробно написано в книге "Язык икон". Так вот, первая половина моей живописной концепции заключалась в том, что иконопись можно серьезно продвинуть тем, чтобы писать лишь ключевые, неизменные фрагменты канонических композиций, оставляя все остальное, произвольное… за пределами изображения. Вторая половина концепции заключалась в том, чтобы последовательно испльзовать в иконописи, стихийно ей присущий, японский принцип "саби" (букв. "засаленность"), согласно которому следы времени не уродуют, а красят произведения искусства (о чем тоже упомянуто в "Языке икон"). Поэтому современному художнику, пишущему иконы, не грех, а художественный прием - искусственно старить свои произведения, раскалывая доски, колупая краску и грунт. В живописи должен работать весь материал, из которого она делается, как в Парфеноне работает все: замысел архитектора, мрамор, разрушительная сила времени, воздух и небо Греции".
И сегодня в опустевшем доме Александра Афанасьева бережно хранятся две работы, выполненные им в 1977 году в технике масляной живописи на дереве - "Николай Мерликийский" и "Положение во гроб". Позволим их прокомментировать самому автору: "Тогда я называл свои композиции "иконами" и считал таковыми, но сейчас, четверть века спустя я понимаю: то, что я делал тогда, иконописью не является. Это - живопись по поводу иконописи. Хотя я долго мечтал о своем храме, храме своем по архитектуре, стенной росписи, иконописи, и художественное впечатление он мог бы производить очень сильное. Но. Храмом в чисто функциональном и ритуальном отношении, с точки зрения православной традиции, мой замысел стать не мог, складывалось нечто именно художественное, а не религиозное, не ритуальное в своем подтексте. В этой иллюзии теперь и каюсь".
Работа в издательском отделе Московской Патриархии позволила Александру Афанасьеву получить благословение пяти патриархов, включая патриарха Эфиопии и - что не менее важно - подарила доступ к уникальным библиотечным фондам. Именно благодаря глубинной погруженности в богословскую проблематику появился трактат Александра Афанасьева "Отрицательное ясновидение" с разъясняющим подзаголовком "Апофатическое богословие: принципы и перспективы" - убедительно демонстрирует даже далекому от религии человеку, насколько последовательно и страстно на протяжении всей своей истории человечество искало Бога.
Древнейшая история, мифология, палеоэтнография - масштаб погружения и глобальность замысла Александра Афанасьева в эти науки головокружительны. Сам автор прокомментировал свой творческий путь следующим образом: "Уже первый курс (Литературного института - Л.З.) подсказал мне новое направление для научной деятельности. Нужно было писать курсовую работу по античной литературе, и она сразу всколыхнула во мне интерес к мифологии, производным которого позднее явились две книги "Мифология катастроф" и "Похищение Европы" Переход от теории иконописи и богословия к мифологии также можно считать вполне органичным. Теорией иконописи нельзя заниматься без серьезного знакомства с христианским богословием, христианское богословие выросло из античной философии и без нее тоже не обойтись, а заниматься античной философией, не имея представления об античной мифологии, нереально. Поэтому так легко и естественно было мне серьезно и с полной отдачей зажечься мифологией." Думаю, именно историко-культурологическое исследование Александра Афанасьева "Похищение Европы" (также не обделенное авторским подзаголовком-комментарием "Государственный ритуал критских царей") способно помочь современным читателям понять истоки сегодняшней глобальной войны за жесткий контроль над жизненным пространством - уже в древние времена, подражая стремлению всего живого к обладанию территорией, человек приватизировал и помечал ставшее своим пространство сложнее, изощреннее, символичнее.
Особое внимание наших современников к мифам неожиданно отозвалось в творческом сознании Александра Афанасьева - появилась книга "Мифология катастроф. Потоп - Атлантида - Китеж", убедительно прослеживающая общность происхождения и развития большинства легенд о потопе, включая и хорошо известные нам библейское сказание о всемирном потопе, платоновский миф об Атлантиде, русское сказание о граде Китеже. В автобиографическом очерке "О себе" Александр Юрьевич вспоминает забавные обстоятельства, предшествовавшие появлению книги: "Никогда не забуду, как мне пришла мысль, что превращение легенды о граде Китеже в библейский миф о потопе произошло в результате слияния китежской легенды с "шестодневом", мифом о сотворении мира. Меня осенило, когда солнечным весенним днем я сидел на балконе у своей возлюбленной перед машинкой в одних трусах. Мысль пронзила меня, как молния, и я заплясал, выписывая босыми пятками на холодном балконном полу неимоверные кренделя, как сумасшедший. Прозрения такого рода - благодать немногих и счастлив я, что неоднократно причастился этой уникальной благодати".
Автор, опираясь на новейшие данные из области мифологии, древнейшей истории, палеоэтнографии, палеолингвистики, ярко и увлекательно открывает читателям процесс рождения, эволюции и смерти развившегося из единого корня и превратившегося в гигантское древо великого мифа о потопе. В трактовке талантливого культуролога и историка в древних библейских, греческих, индийских, русских мифах и преданиях проступают новые смыслы и подтексты.
Вывод, к которому приходит автор, завершая монументальный трактат "Мифология катастроф" парадоксален, но и очень современен в нашем мире, перенасыщенном борцами за свою национальную исключительность - в эпоху межэтнических конфликтов и терактов: "Как бы мало ни походили друг на друга русский, с тоской взирающий на гладь Светояр-озера, еврей, исследующий свою родословную вплоть до Ноя, китаец, думающий, что горы его страны - разросшийся зародыш "вспучивающейся земли", или тлинкит, с улыбкой вспоминающий, как его предок чуть не утонул, увлеченный любовными шашнями с родной теткой, - все они - люди одной культуры. Только культура эта настолько древняя, богатая и разнообразная, что выглядит подчас разнородной, лишенной внутреннего единства. Но на самом деле это не так, корни у нее одни. Поэтому нет на земле человека, который сейчас имел бы право, надменно третируя другого, говорить об исключительности и неповторимости своего культурного наследия. Это и есть самый главный вывод, который следует из истории мифа о потопе".
В августе 1991 года Александр Афанасьев, отправляясь на защиту Белого дома, беспокоился только об одном - остаться в живых, чтобы дописать последние страницы первой версии своей главной книги - "Синтаксиса любви. Типология личности и прогноз парных отношений". Автор этого интереснейшего трактата считал главным источником людского неблагополучия одиночество, напоминая, что в бывшем СССР от безбрачия страдало 20 миллионов взрослых, а в США - каждый девятый житель.
"Человек один, - утверждает Александр Афанасьев, - даже когда не бывает один, даже когда, кажется, соблюдены все внешние формы активного общественного бытия, он одинок в семье, в толпе. В церкви, в партии, в клубе, на работе…" Добавив в типологию соционики принципиально новый компонент - волю - Афанасьев создал собственную концепцию, на которой строится теоретическая часть монографии "Синтаксис любви", посвященной описанию функций, которые формируют психотип человека, дается подробное описание наиболее распространенных психотипов и даже наиболее часто встречающихся моделей любовных отношений.
Автор так поясняет свою концепцию, которую многие считают открытием, способным спасти от развода тысячи семей: "…постепенно и сложилось представление о внутренней архитектуре человека, состоящей из четырех психических модулей или функций: эмоции ("души"), логики ("ума"), физики ("тела") и воли ("духа")… Воля, Эмоция, Логика, Физика - набор функций, присущий всем людям. Он есть то, что наряду с антропологическими приметами рода человеческого, нас объединяет. Но одновременно этот набор функций является разъединяющим началом, придающим если не уникальное, то достаточно оригинальное лицо психике каждого отдельного человека. Суть в том, что природа никогда не наделяет индивидуума функциями равномерно, но всегда делает что-то сильным, что-то слабым. Воля, Логика, Физика, Эмоция - в психике личности не являются чем-то равнозначным, расположенным по горизонтали, а представляют собой иерархию или, говоря иначе, четырехступенчатый порядок функций, где каждая функция, в зависимости от ее положения на ступенях лестницы, по-своему выглядит и действует. Как природа положит друг на друга эти четыре кирпича, таков и будет внутренний мир индивидуума…"
Постоянно переиздаваемую и весьма популярную среди учителей и студентов книгу "Великие писатели", вышедшую в московском издательстве "Астрель" в серии "Великие и знаменитые", сам автор не любил - считал слишком заурядной. Но вряд ли был прав - по-настоящему талантливым оказывалось все, к чему прикасался Александр Афанасьев. Тем более, что он был искренне убежден: "Жизнь великого писателя часто оказывается столь поучительной, занимательной, неординарной, что затмевает его творения и сама становится источником и частью литературы".
И рассказ Александра Афанасьева о судьбе и творчестве тридцати пяти знаменитых писателей завораживает. Чем? Массой малоизвестных подробностей, оригинальностью подхода, неожиданностью выводов и убедительностью образа, который рождает прихотливое и проницательное перо вдумчивого, склонного к углубленным оценкам и философствованию автора.
…Всего пятьдесят четыре года прожил на этой земле Александр Юрьевич Афанасьев. Но почему-то верится - его книгам суждена долгая жизнь. Но так хочется порой услышать живой и неторопливый голос так рано покинувшего нас таланта. Поэтому закончу этот небольшой очерк - дань памяти большому писателю и философу его собственной поэтической миниатюрой:
|
Касаясь пальцами
веревок терпеливой арфы жизни
Стою
И звук
Порвавшейся струны
Почти не слышен
Лола Звонарева |
|